Гиват-Рам – так называется холм в Иерусалиме, на котором стоит комплекс «Музейон ле-Исраэль» - Израильского музея. Восхождение на этот холм по склонам, усаженным кедрами, мимо долины с оливами и монастырем Честного Креста оказалось для меня «алиёй» - восхождением в святилище. В археологическом крыле Израильского музея я встретился со святынями своей веры – памятниками веры тех людей, что тысячелетия тому назад жили на этой земле, с которой я сам связан дальним, но важным для меня родством.

Археологическая экспозиция Израильского музея – это конспект ранней духовной истории человечества. Вернее, той его части, к которой мы – люди «Запада» Евразии – себя причисляем. Хотя, думаю, для африканца, индийца, китайца или аборигена Австралии она тоже будет иметь значение – как притча-быль о том, что такое человек, на что он надеется и что из этого выходит. Государство Израиль располагается на территории, которую евреи называют «Эрец-Исраэль» - «землей Израиля» (что значит: «землей, эксклюзивное право обладания которой Бог отдал патриарху Иакову-Израилю и его потомкам»), а арабы – Палестиной (что значит: «место, на котором, с Божьей помощью, должно быть наше, арабское государство»). Арабы жили (и в целом правили) здесь до «нынешних евреев» около полутора тысяч лет. Евреи жили (и иногда правили) здесь примерно тысячу лет до нынешних арабов. В целом спор ведется об историческом пространстве длиной в три тысячи лет. Для русского человека это очень много. Для человека с Ближнего Востока, среди предков которого может оказаться Давид или Хаммурапи – это привычно.

Но для ближневосточного археолога этот отрезок ничтожно мал. Он знает, что первоначально на «Земле» (именно так называют эту территорию археологи – просто потому, что называть ее «землей Израиля» или «Палестиной» в двести тридцать втором тысячелетии до нашей эры не менее абсурдно, чем говорить о том, что черноморские древние греки обитали на территории СССР) жили не арабы и не евреи. Более того – и не те, кого сгоняли с этой земли евреи за три тысячи лет до нас или ханаанеи – за четыре. Здесь жили люди. Вот череп «галилейского человека». Он родич тех, кто в Африке впервые стал ходить на двух ногах, обрабатывать камень и учить своих детей основным табу. Увидев его, мы бы не признали свое родство с ним. Всего лишь одна из обезьян, готовящих победоносное пришествие нашего прекрасного и разумного рода. И вдруг что-то поворачивается у нас внутри, когда мы натыкаемся на кусочек мягкого камня (не больше фаланги моего пальца) со следами примитивной обработки.

Это первое на земле произведение искусства.

Это изображение женщины. В нем сразу узнаешь сходство с нашумевшими «палеолитическими венерами». Хотя, по сравнению с израильской «венерой» из Берехат-Рам, последние – шедевры художника-реалиста. Удивительного мало: израильскую статуэтку от «наших» костёнкинских отдаляют двести тысяч лет.

Те, кого мы не считаем вполне людьми, вдруг оказываются совсем людьми. Неважно даже, кого изобразил волосатый скульптор: богиню или свою родственницу, поклонялся он этой статуэтке (скорее всего, нет), или использовал ее как амулет (скорее всего, да). Мы вдруг понимаем: в дремучей глубине веков у нас были братья и сестры (а на самом деле – прабабушки и прадедушки), которым мы обязаны многим из того, чем дорожим. Микеланджело, по сравнению с берехат-рамским художником (или художницей), – эпигон, не давший миру ничего нового. Гомо эректус, обработавший кусочек туфа – бог, чудотворец и венец творения – не потому, что изнасиловал это творение, как мы, а потому что сам, без подсказки извне, начал творить.

Но это эмоции. Ученые вряд ли когда-нибудь будут до конца уверены, является ли этот артефакт статуэткой вообще. Линии на камешке слишком грубы, а временное расстояние до чего-нибудь похожего в человеческой предыстории слишком огромно. Конечно, иметь древнейшую в мире богиню – мечта любого музея, и слово “perhaps”, ради приличия написанное на этикетке, маскирует жгучее желание, чтобы «так все и было на самом деле». И дело не только в амбициях исследователей. Богиня из Берехат-Рам показывает нам наше общее прошлое, в котором еще нет ни вражды, ни суеты наших идеологий и религий, прошлое, на котором еще не успели поставить печать наши глупость, жестокость и самодовольство. Перед маленькой фигуркой краснеют от стыда люди последующих поколений – глупые, жестокие и самовлюбленные наследники гениальной – и, судя по ее произведению, доброй обезьяны. Потому что, если можно назвать чувство, заставившее двуногое существо сделать из того, что валяется под ногами, образ, который не приносит непосредственной пользы в практической жизни, на нашем языке это чувство должно называться любовью. И эта любовь, кажется, понятна нам: довольно хотя бы того, что мы можем приписывать это чувство безымянным и навеки замолчавшим. Мы могли бы делать статуэтки богинь, а не ракеты и не деньги. Мы могли бы любить наших ближних – умножая их облик хотя бы в камне – а не бить их по морде. Гомо эректус вряд ли был пацифистом. Но религиозным фанатиком или боевиком он точно не был – останки ритуальных и прочих человекоубийств – находки, более характерные для эры владычества гомо сапиенса.

Но вот гомо сапиенс, живущий на «Земле» 13 тысяч лет назад: это уже совершенно «культурный» человек. Он еще не умеет даже лепить горшки из глины, но филигранность обработки микролитов – каменных запчастей для орудий труда – поражает. Вот большие, в половину человеческого роста, “pipe mortars” - «ступы-трубы» идеальной формы, выдолбленные из известняка. По этим «трубам» могла спускаться еда в могилы, к предкам – так люди делились с ними плодами своих трудов, за что получали удачу на охоте и хороший урожай пока еще диких растений. Вот статуя предка или бога: по манере исполнения она совершенно такая же, как те монументы, сделанные в XX и XXI веке, что украшают художественные экспозиции Израильского музея. Это очень хорошее абстрактное искусство, хотя ни «абстрации», ни «искусства» тогда еще не было. Был конкретный (иногда пугающий своей конкретностью и реальностью) персонаж, которому приносили жертвы – кстати, в основном, растительные. Здесь, на «Земле» - колыбель неолитической революции: первые следы доместикации растений и животных, первые поселения, обнесенные стеной, первая в мире керамика. Люди натуфской культуры, обитавшие от пустыни Негев (тогда – плодородная степь) до верховий Евфрата – изобретатели большей части того, что мы связываем с «нормальным» человеческим бытом. Путь из Африки в Азию, благодатная земля: здесь останавливались род за родом, блуждая в поисках пищи и дома. Здесь зарождалась вражда племен.

Возможно, первые следы религиозно-этнического конфликта на «Земле» мы встречаем в эпоху халколита (4 тысячелетие до н.э., гассульская археологическая культура). В ныне пустынных местах у Мертвого моря тогда жили люди, оставившие больше артефактов культового, чем хозяйственного назначения. Сохранились останки маленького святилища под Эйн-Геди (оазис на берегу Мертвого моря, ныне – дорогой курорт). Возможно, именно к этому святилищу принадлежал огромный (более 400 артефактов) клад, найденный в 1960-е годы в пещере у Нахаль-Мишмар (т. наз. «Пещера сокровищ»). Этот клад в основном состоит из культовых медных предметов, чье назначение или малопонятно или непонятно совсем. Множество небольших (около 30 см.) круглых медных «жезлов» с отверстием посередине и утолщением ближе к верхнему концу, похожих на флейты. Иногда они богато украшены медными же головами горных козлов и баранов (которых люди халколита приручили). Каждый из жезлов имеет свой особый декор – витой орнамент, шипы на утолщении, точки, линии. Рядом с жезлами – массивные медные шары с отверстиями, круглые «короны» с фигурками птиц и козлиных голов. Клад оказался завернут в ткань и завален камнем: есть предположение, что жрецы святилища, бежавшие от опасности, спрятали святыни, чтобы потом вернуться за ними. Вряд ли опасность исходила от сил природы.

Прочие находки халколита немного проясняют назначение предметов. Люди меднокаменного века были удивительно религиозны. Может сложиться впечатление, что они меньше работали, чем приносили жертвы. Видимо, они поклонялись могущественной богине, которая отвечала за плодородие земли: ее образки делались из глины, кости и базальта. Самая простая и вместе с тем самая впечатляющая из «икон» богини – тщательно отшлифованная плоская базальтовая «скрипка» - схематическое изображение женской фигуры. На других статуэтках прорисованы глаза, груди, точками отмечены волосы на лобке. Популярность в искусстве образов дикого козла и барана с гипертрофированными рогами, наводит на мысль, что это – мужской партнер Богини, возможно, отвечавший за чадородие животных. Другим кандидатом в боги является глиняный идол с мужскими гениталиями – он также мог представлять фигуру предка. Культ мертвых для гассулиан был чрезвычайно важен: покойников хоронили по сложному обряду, а после смерти им приносили жертвы. Сначала тело помещали в круглую открытую сверху каменную ограду (медные и глиняные «короны», украшенные фигурками птиц – модели таких оград), где плоть от костей отделяли птицы-падальщики. Эти вестницы смерти и одновременно проводники людей в другую жизнь уже изображаются почти так же, как через пару тысяч лет здесь же – а также в далекой Эгеиде, и на Крите – будут изображать голубей богини любви – Афродиты и Ашеры. Кости мертвых помещали в глиняные оссуарии, украшенные изображением носатых человеческих рожиц. Я не могу удержаться от мысли, что создатели сосудов, как и мы сейчас, находили эти украшения смешными. Некоторые оссуарии буквально имеют форму чемодана, и даже снабжены глиняной ручкой. Оссуарии помещались в пещеры, где их сопровождал погребальный инвентарь – модели орудий труда, сосудов, маслобоек. Неизвестно, зачем людям нужны были модели самих оссуариев и погребальных оград – возможно, они составляли часть домашнего алтаря и служили для памяти о мертвых. Жертвы – оливки, зерно, инжир – выставлялись на глиняных тумбах; такие же тумбы, только с помещением для огня внутри служили курильницами благовоний. С богами общались не только дома, но и в храме. Святилище у Эйн-Геди не было центром поселения – оно стояло в диком месте, куда, возможно, совершались паломничества. Это один из первых храмов на «Земле» - и прообраз всех последующих. Там есть священная ограда с маленькими воротами, дерево, посвященное божеству, или бассейн с водой (для омовения) в центре дворика и сам храм – Бейт-Эль, «дом бога»? – где на глиняных постаментах оставляли свои приношения пилигримы.

Во втором тысячелетии до нашей эры «Земля» становится одним из очагов мировой цивилизации: здесь живет целая группа этносов, говорящих на семитских и несемитских языках, известная нам под библейским именем «ханаанеи» (кнааним). «Земля» представляет собой нечто похожее на современный Кавказ: пестрый, разноцветный, богатый мир, где встречаются тогдашние Восток и Запад – Вавилон и Египет, тогдашние Юг и Север – народы аравийской пустыни и берегов Средиземного моря. Один за другим возносятся на вершину могущества и приходят в упадок воинственные города-государства: Хазор, Бет-Шеан. Это совсем привычный нам мир: здесь процветает торговля, а значит – обман, государственная власть – а значит, насилие, даже организованная религия –… но нет, как раз религиозной нетерпимости в Ханаане незаметно. Зато заметно проникновение в религию темы насилия: сын верховного бога – благосклонного и мягкого Эла и его жены – добросердечной Ашеры – Баал, бог-царь и воин, повелитель бури и грозы (а значит, податель плодородия) – изображается почти всегда в образе бойца, замахивающегося дубинкой. Из угаритского эпоса нам известна его совсем уж кровожадная подруга – Анат, богиня войны, самая большая радость для которой «ходить по бедра в крови врагов». К чести ханаанеев (или авторов экспозиции), от них, кажется, не осталось изображений Анат – им больше по душе была Ашера: ее иконография поразительно напоминает халколитические плоские фигурки. На одном глиняном образке Ашеры на теле богини нарисованы ее дети-близнецы – Шахар («утренняя роса») и Шалем («урожай»?), тянущиеся к ее груди. Не сразу понимаешь, что художник хотел создать впечатление, будто близнецы еще у нее в чреве. На ногах Матери – древо жизни и дикий козел; без ее любви растения и животные не могут жить.

Боги-воители и цари изображались стоящими на животных – быке, льве или коне. Когда евреи воздвигали «тельцов» - будь то «Золотой телец» Аарона на Хориве или телец Иеровама в Самарии – возможно, они всего-навсего делали постамент для Незримого Бога, следуя ханаанейской традиции. Но вот рельеф Ашеры, стоящей на лошади. Хорошо видно египетское влияние, типичное для ханаанеев, данников Рамзеса, однако богиня стоит анфас к зрителю. В ее руках – пучки трав. Там, где Баал замахивается дубиной, а бог-царь из Бет-Шеана Мекал – жезлом смерти, богиня избирает своим оружием зеленеющие ростки и колосья.

Среди артефактов древних городов – статуэтки все той же богини, привезенные из-за тридевять земель – с Киклад, из микенской Греции – удивительно похожие на местные, ханаанейские. Эти статуэтки явно не считали чужими. Две глиняные микенские «паппады» - в форме буквы пси и буквы фи – богиня с поднятыми руками и согнутыми руками – она ими держит свои груди, чтобы дать сосцы своим поклонникам. Та же поза у местных «поздних» Ашер первого тысячелетия, когда с ними будут бороться приверженцы новой веры.

В конце второго тысячелетия до н.э. в археологии «Земли» наступают очередные «темные века». Из хеттских, ассирийских и египетских документов нам известно, чем это вызвано – борьба держав, нападения кочевников, нашествие восточных «викингов» - «народов моря». Часть ханаанеев станет теми, кого греки будут называть финикийцами, часть – войдет в союз колен Израиля, формирующийся в горах нынешней Иудеи. Ханаанеи участвуют в одном из важнейших переворотов в духовной истории человечества – в формировании культа Бога Авраама. Археологу легко наблюдать переход от старых религий к новой, и в этом случае, как ни странно, тоже: вместо былого многоголосия богов и образов постепенно наступает археологическое «молчание». Именно постепенно: в X веке до н.э. (время создания Первого Храма) в Рехове, Мегиддо, за Иорданом из глины делают модели храма Богу израэлитов, который, в нарушение второй заповеди, украшается ханаанейскими символами бога – фигурками быка и льва, и символом богини – изображением древа жизни («эц хайим» книги Бытия). «Храм» тогда еще не означал обязательно Иерусалимский храм: до реформ Езекии (Хизкияху, VIII в.) и Иосии (Иошияху, VII в.) израэлиты-евреи поклонялись Богу (и, судя по книгам пророков и археологическим находкам, Ашере) во множестве местных «бейт-элей» (домов бога) и на оставшихся еще от ханаанеев «бамот» - «высотах» (открытые святилища на вершинах холмов). Бог, чье имя современные ученые восстанавливают как «Яхве» или «Йаху», тогда еще только начинал свою карьеру, превратившую его в единого и единственного бога всего мироздания, – но уже тогда ему требовалось заимствовать атрибуты и функции древних божеств бури и плодородия. Долгое время он оставался просто заместителем Баала, и ему поклонялись наряду с Ашерой. Известны синайские находки надписей, благословляющие именем «Яхве и его Ашеры»; ученые спорят, шла здесь речь о богине как таковой или о называвшихся ее именем и некогда посвященных ей деревянных колоннах, которые ставились на «высотах» в честь Яхве. Синайским находкам вторит изящная глиняная модель храма, обнаруженная в современной Иордании и датируемая IX в.: это миниатюрное квадратное здание, имеющее купол, с широким арочным входом, по бокам которого стоят «Боаз и Йахин» - два столпа, известных нам по описанию храма Соломона. Между столпами, непосредственно над входом, между завитков на капителях колонн помещается глиняная фигурка голубя, священной птицы Ашеры. Сам ранний культ Иерусалимского храма, если верить артефактам, был в первую очередь полон духа радости и восторга – от первых веков первого тысячелетия до нас дошли фрагменты фигурок служителей в Храме – флейтистов, арфистов, музыкантов, бьющих в кимвалы, играющих на чем-то, отдаленно напоминающем скрипку, и даже статуэтка одного танцора. Разве не рекомендуется в псалме: «халлелуху вэтоф у-махоль» («хвалите его [Бога] бубном и танцем»)?

Постепенно один аспект Яхве – аспект бога-законодателя и судьи, грозного партнера дома Иакова, заключившего с ним завет, который Осия и Иезекииль приравняли к брачному договору – одерживает верх над «Яхве небес и земли» - Богом-творцом, богом природного мира. Реформаторы – пророки, которых поддерживают некоторые жрецы Иерусалимского Храма и иудейские цари, становятся инициаторами первой в истории «Земли» религиозной войны. Эта война велась не столько против людей (хотя казни «языческих» жрецов описаны в книгах Царств и пророков со вкусом; мало кто задумывается о том, что казнимые были соотечественниками гонителей – такими же евреями по культуре и языку, что и реформаторы), сколько против богов – Баалов, Ашер и тех форм Яхве, которые оказывались несовместимы с иерусалимским благочестием. Единственное дошедшее до нас в относительной целости иудейское святилище Бога Израиля – захолустный храм, разоренный во время Езекии. Как и ханаанейские закрытые храмы, он, видимо, состоял из нескольких помещений, которые следовали одно за другим – по мере возрастания святости места, по мере приближения к месту обитания божества. В «девире» - «святом святых» храма – стояла статуя бога или его символ – одна или несколько стел, называемых «массебот». В нашем храме уцелела только одна из них – рядом определенно стояла другая. Были ли эти массебот знаками «Яхве и его Ашеры» или вариантом двух «крувим» - херувимов, между которыми в скинии и Соломоновом храме на Ковчег Завета сходил дух Яхве? Здесь же можно видеть груду разбитых глиняных статуй и человекообразных саркофагов. Когда-то они не мешали культу Бога Авраама – пока кто-то из ранних израэлитов впервые не сказал в сердце своем (перед лицом наступающих филистимлян?): «хватит! больше никаких соплей, никакого поклонения бабам! Чтобы выжить, мы должны не молиться идолам, а сражаться. Рвать на части этих чужаков. Волю в кулак – и вперед на неверных, вперед к победе яхвизма-монотеизма!»

Я далек от мысли, будто радостное и жизнеутверждающее язычество было загублено иудеями-фанатиками. Во многом само язычество, логика его развития и породили «новую веру». Возобладавшая в этой «новой вере» тенденция, которая оказалась кодифицирована в корпусе текстов, священных для большей части человечества, не была ни единственной, ни исключительно характерной для веры в Бога Авраама. В первую очередь насильственные действия против местных культов совершали иудейские цари и религиозные лидеры: Иудейское царство, гораздо более бедное и провинциальное, чем космополитическое Израильское, оказалось и более нетерпимым. Возможно, решающим соображением в осмыслении опыта пророческой религиозной войны должно стать понимание, что у древних евреев и их соседей отсутствовала религия в современном понимании термина. Речь шла не просто о части жизни – поклонении тому или иному богу – а о жизни в целом; книги пророков – в равной степени религиозные тексты, политические памфлеты и трактаты по социальной этике. Насилие, которое пронизывает нарративы Танаха, было столь же свойственно ханаанеям и другим обитателям «Земли». Этнополитическая гордыня, чувство избранности собственной общины божеством – вряд ли свойственная только древним евреям черта; каждый ближневосточный царь, составлявший реляции о победах, был любимцем бога или богини, свежевавших для них тела врагов. Наконец, нам неизвестно о религиозных конфликтах более ранних эпох – а они могли быть не менее драматичными. В конце концов, своей ли смертью погибла гассульская культура?

«Земля» всегда была местом войн. Между собой воевали ханаанейские города-государства, кочевые племена, колена Израилевы, северное – Израильское и южное – Иудейское царство. На «Земле» постоянно сталкивались сверхдержавы востока и запада – Египет и хетты, Египет и Вавилон, Александр Македонский и персы, Птолемеи и Селевкиды. Город Мегиддо стал дежурным местом встречи враждующих армий: в Апокалипсисе решающая битва между Богом и сатаной должна произойти в месте Армагеддон – это воспоминание о сражениях, которые вели еще фараоны. Поклонение Богине, дарующей жизнь, не уберегало людей от безжалостности к врагам и даже к собственным детям. Хорошо известен египетский рельеф: армия осаждает ханаанский город; со стены города сбрасывают мальчика – это жертва богу (или богине), которая должна принести городу спасение. Один из участников действа держит мальчика за руки, спуская его вдоль стены; другой поднимает к небу маленькую курильницу с благовонием. Сцена тем более жуткая, что тот, кто держит ребенка, словно пытается сбросить его со стены поосторожней. Эффект усиливает стоящая рядом на экспозиции курильница – в точности такая же, как на рельефе: ее конструкция мало изменилась со времени халколита. Но эта жертва – бесплодный жест отчаяния: город уже почти захвачен.

Археологическая история «Земли» от разрушения Первого Храма (587 г. до н.э.) до наших дней – для меня уже не святыня, а «просто история». Тем более что археология на экспозиции становится все более скупой: за артефакты этого времени готовы сражаться ведущие музеи мира, а «большие» памятники (особенно эпохи Ирода) разбросаны по всему Израилю. Я остановлюсь на последней в моем паломничестве вехе – греческой статуе Персефоны-Коры из Самарии первых веков новой эры. Это большое, отлично сохранившееся изваяние, видимо, из довольно богатого святилища. Богиня стоит, склонив голову, держа в одной руке поднятый факел, в другой – опущенный сноп колосьев. Выражению лица античной статуи не следует предавать слишком большого значения, но я не могу отделаться от впечатления, что на лике самарийской Коры застыли скорбь и разочарование. Рядом со статуей выставлена мраморная пластина с посвящением богине:

ΕΙΣ ΘΕΟΣ
Ο ΠΑΝΤΩΝ
ΔΕΣΠΟΤΗΣ
ΜΕΓΑΛΗ ΚΟΡΗ
Η ΑΝΕΙΚΗΤΟΣ

«[Ты] еси бог/всего/владыка/великая Кора/Непобедимая». Странно (но далеко не уникально) награждение богини мужскими титулами и возведение в ранг миродержицы подземной богини, супруги Аида. Во время мучительных духовных исканий Поздней Империи безымянный поклонник Коры, возможно, современник Апулея, служителя Исиды, вознес свою богиню на ту высоту, где ее, быть может, видели и евреи, молившиеся Ашере, и ханаанеи, и прихожане эйнгедского святилища, и даже создатель статуэтки из Берехат-Рам. «Кора» - значит всего лишь «девушка». Мне почему-то кажется, что, называя ее непобедимой, автор надписи думал не о всемогуществе смерти, а о всемогуществе жизни, пробивающейся, как дикие колосья, из-под руин, оставленных природой и людьми. В Коре, возлюбленной подземного бога, с ее пугающим факелом и внушающим надежду снопом сходятся два разнонаправленных потока бытия, которые мы не можем ни примирить, ни разделить. «Крепка, как смерть, любовь» - наша любовь к жизни и любовь жизни к нам; и – «люта, как преисподняя, ревность» - ревность жизни к самой себе, заставляющая ее сворачиваться в кольцо, сжиматься и умирать.

Возвращаясь из святилища в уличный гул повседневности, я должен оговориться, что не собирался воскрешать религиоведческую теорию об универсальном культе Великой Богини. Но после Израильского музея мне стали гораздо более понятными основания этой теории – и ее ценность для современной культуры. Ближневосточный материал, даже до открытий XX в., был отлично знаком западным ученым; в комбинации с вольным толкованием греческого материала ближневосточные данные «со всей очевидностью» подталкивали их к созданию концепций, которые сегодня воспринимаются всерьез только теми, кто верит в них, как в религиозную догму. Однако что-то заставляет меня считать своими единоверцами всех тех, кто воспроизводил образ Богини, хорошо сознавая, насколько они были непохожи на меня – в своей жизни или в своей религии. Теплота этой сопричастности побеждает холод веков и наполняет сердце благодарностью к тем, кто, как и ты, страдал и искал спасения на «Земле».

(май 2011)