Казус группы Pussy Riot с самого начала воспринимался очень многими как событие религиозной истории нашей страны. Исторические прецеденты, с которыми PR пытались сопоставить – юродивые, советские безбожники, протестанты-иконоборцы – в целом все находятся в круге той «большой» религиозной истории, которую большинство грамотных людей в стране и за ее пределами считают единственной. При этом часто забывают о самых непосредственных истоках PR – феминизм второй волны, появившийся на Западе (и особенно ярко проявившийся в США) в 1960-70-е годы. Это движение – несмотря на то, что основной поток в нем, как и в современном феминизме, составляют его христианские и секуляристские разновидности, – испытало большое влияние альтернативной религиозности – а именно, бурно развивавшегося в те годы в англоязычном мире неоязычества (Neo-Paganism, Paganism).

Акции PR и конфликт вокруг них – бесспорно, явление христианской религиозной культуры. После январской акции на Лобном месте девушки говорили, что «в коллективном действии объединились и анархисты, и феминистки, и ЛГБТ, а также либералы, Мадонна с младенцем и все святые». «Панк-молебен» они служили в честь Богородицы. Надежда Толоконникова еще в марте писала из заключения: «Если бы две тысячи лет назад была статья 213, её предъявили бы Христу. Он призывал к аскетизму и подвижничеству, но земные цари, не пожелавшие отказаться от лимузина с мигалками, осудили его». Она вспоминала «учения о грядущем пришествии новой и венчающей историю вехи – эпохи свободы, которая должна наступить за провозглашенной Ветхим заветом эпохой закона и Новым – эпохой любви Христовой, праведности и веры. Кто знает, может быть, принятие прав и свобод человека в качестве приоритетов западной политики в XX веке – такое же знамение приближения эпохи свободы и творчества, как и концерт Pussy Riot». Какое бы мировоззрение музыканты группы не исповедовали «на самом деле», язык, которым они общаются с российским обществом, необходимо признать языком русского христианства. Хотелось бы добавить: внеконфессионального «просто христианства». Может быть, поэтому их деятельность привлекает внимание как «официального православия» с его «оскорбленными чувствами», так и альтернативных православных священников Якова Кротова, Григория Лурье и баптиста Юрия Сипко.

Однако с самого начала инцидента в полемике вокруг PR важную роль стал играть такой концепт как «язычество». Этот концепт использовался обеими сторонами полемики, но увязывался он у обеих сторон с одним и тем же кластером ассоциаций, оценок и значений. «Язычество» в полемике вокруг PR – это нечто однозначно негативное, враждебное («они», а не «я» и не «мы»), регрессивное, темное, связанное с материализмом и косностью, агрессивное и лишенное разума. 62е правило Трулльского собора, которое фигурировало в обвинительном заключении, было направлено против трансвестизма еще в VII веке отмечавшихся языческих праздников. Оценка «панк-молебна» в свете этого правила наводит на мысль, что PR обвиняют именно в язычестве. Михаил Бударагин называет религию «оскорбленных» православных язычеством, утверждая, что она не имеет ни малейшего отношения к христианству и Христу. «Этот языческий фетишизм с пояском [Богородицы – ДГ] это православие?» - комментирует пользователь статью «Эха Москвы» об осуждении PR. Алексей Навальный увидел в приговоре панкам «отвратительный языческий акт мести». Наконец, недавно появившаяся в «Новой газете» статья прямо определяет религию В.В. Путина как язычество, уравниваемое автором с поклонением силе и насилию.

«Язычество» стало бранным словом. Используя его, никто не планирует никого обидеть, никто не думает, что может задеть чужие «религиозные чувства» (или просто не собирается их щадить). Ведь Бударагин уверяет нас, что «сейчас уже, конечно, никто не поклоняется Аполлону и Дионису». Между тем, Аполлону и Дионису поклоняются, притом образованные русские люди из Волгограда и Омска, чья «Лига освобождения разума» ожидает регистрации в качестве религиозной организации. Значительно больше в России, впрочем, тех, кто сделал выбор в пользу «родных богов» – приверженцев славянского язычества. Всего последователей подобных альтернативных религиозных деноминаций в России, по моим подсчетам – от 30 до 50 тысяч (я не учитываю последователей традиционных религий коренных народов России). «Язычество» для большинства этих людей – не определенное «плохое качество» религиозной жизни, как у процитированных публицистов, а самоназвание собственного религиозного пути. Повторю еще раз: чувства этих людей никто не собирается уважать, а их существование – признавать: под предлогом малочисленности они зачисляются в «маргиналы», а с маргиналами в суверенной демократии считаться не принято.

Между тем, PR связывает с этим язычеством – новым язычеством, появившимся в западном мире как сеть маленьких религиозных общин в 1950-70-е гг. – множество незримых нитей, по большей части неуловимых даже для самих музыкантов. Как я уже говорил, феминизм второй волны имел свой языческий инвариант: это «духовность Богини» или «женская духовность». Это движение опиралось на своеобразный религиозно-исторический миф о золотом веке матриархата. Феминистки-язычницы (Зет Будапешт, Кэрол Крайст, Райан Айслер) описывали существовавшее, по их мнению, за тысячелетия до новой эры бесконфликтное общество, в котором отсутствовали социальные проблемы и правили женщины. Это общество, согласно феминистскому мифу, поклонялось Великой Матери, даровавшей плодородие и покровительствовавшей деторождению. «Цивилизация Богини» была уничтожена кочевыми ордами бронзового века, в которых ключевую роль играли мужчины, поклонявшиеся богам-воителям и ценившие насилие как средство решения всех проблем. В «новом веке» феминистки предсказывали возрождение религии Богини и освобождение женщин от гнета «мира патриархов» и, возможно, восстановление доминирующей позиции женщин в обществе. Это освобождение, что подчеркивали все феминистки, будет осуществлено ненасильственными методами и будет сопровождаться революцией сознания человечества, для которого важен станет духовный контакт с планетой, решение экологических проблем, переход в симбиотический (вместо паразитического) режим сосуществования с Землей и переход к обществу всеобщей взаимопомощи и благоденствия. Если некоторые язычницы-феминистки считали, что «большим» религиям, «отравленным» патриархальным мироощущением, все же найдется место в новом мире, если они смогут реформировать себя, опираясь на здоровые компоненты своих учений и освобождаясь от ненависти к женщинам (К. Крайст), то другие говорили, что мировые религии неизбежно исчезнут, а их бывшие последователи, по мере эволюции своего сознания, обратятся к Богине-матери (Моника Съоо, З. Будапешт).

Важным в «священной истории» языческого феминизма стал эпизод европейской охоты на ведьм XIV-XVII вв. В соответствии с теорией британского историка Маргарет Мюррей, ведовские процессы долгое время рассматривались как преследование сохранившейся среди сельского населения христианских стран языческого культа плодородия. Идея о существовании такого культа была высказана еще в XIX в. (французским историком Жюлем Мишле и американским антропологом Чарльзом Лиландом), и уже тогда в этом культе видели бунт угнетенных (крестьян и женщин) против феодалов и поддерживавшей их церкви. В 1960-е гг., когда мир пытался осмыслить Холокост, цифра казненных по обвинениям в ведовстве, приводившаяся феминистками – «9 миллионов женщин» – призвана была дать женщинам статус притесняемой группы, которая вправе требовать от «мира патриархов» компенсации – в первую очередь, моральной. Тогда же в массовой культуре, в основном с подачи феминизма, появляется образ ведьмы как независимой женщины, не стесняющейся собственной сексуальности, обладающей силой, недоступной большинству людей, своевольной, но всегда стремящейся помочь угнетенным и установить справедливость в обществе, страдающем от власти светских тиранов и ханжей-церковников. Часто смерть ведьмы на костре от рук неправедной власти рассматривается в художественной литературе или фильмах подобного направления как мученичество за некую гуманистическую веру, которой так боится официальная церковь, давно предавшая заветы своего основателя, и стремящаяся лишь к укреплению собственной власти. Если в России, не знавшей ведовских процессов, панки сравниваются с юродивыми и диссидентами, то статья во французской “Le Monde” однозначно определяет роль PR в современном российском обществе как «ведьм» (sorcières). Во Франции Мишле по-прежнему остается читаемым классиком, а созданный им образ свободолюбивой ведьмы, преследуемой мракобесами, по-прежнему «работает» в сознании читателей, особенно когда в ходе преследования «ведьм» звучат обвинения и контраргументы с привлечением религиозной риторики.

У PR были предшественники в Европе – и в их числе феминистки из «движения Богини». 9 мая 1993 года в Бристоле (Великобритания) во время воскресного богослужения в англиканском кафедральном соборе туда вошли около 15 женщин – участниц проходившего в эти дни семинара «Конец молчанию/Ама Маву» (Breaking the Silence/Ama Mawu), встали перед алтарем, исполнили песню «Времена костров» (The Burning Times), а одна из женщин «прислонившись к проповеднической кафедре, провозгласила конгрегации благую весть о скором конце эры патриархов». Художница Моника Съоо, участница акции, держала в руках плакат с репродукцией своей картины «Бог Рождающий» – картины, из-за которой, по собственным словам, ее «в начале 70-х…несколько раз чуть не судили за «кощунство и богохульство»». Прихожане и епископ не стали вызывать полицию или выдворять женщин из собора силой; более того, когда женщины разместились под алтарем и сказали, что хотят спеть песню, епископ спросил у них, сколько времени им понадобится. Сами участницы акции рассматривали ее как «вручение повестки Богу-Отцу и его приспешникам» (http://monicasjoo.org/artic/goingtochurch.htm#burning times). Впрочем, значительного резонанса эта акция не получила даже в неоязыческих кругах, а в среде англикан осталась незамеченной даже на местном уровне.

Если акция Съоо и ее соратниц была откровенно «антихристианской» (т.е. выражала протест против самой христианской религии), то акция PR не была даже «антиклерикальной»: панки выступали против существующего политического режима и его поддержки существующим руководством Московской патриархии. Язычницы, певшие про «времена костров» под готическими сводами, где триста лет назад прихожане слушали проповеди о кознях ведьм, в стране, где до сих пор глава государства является главой государственной церкви, не заплатили даже штрафа. Девушки, призвавшие Богородицу в светской стране, в гламурном храме, оборудованном машинами, делающими мыльные пузыри, получают два года общего режима. От «Молота ведьм» в редакции современной российской реальности сильно веет влиянием Франца Кафки.

Дмитрий Гальцин,
кандидат исторических наук