Тезисы о язычестве

Из чего родилось язычество? На основании чего оно существует? О чем нам говорит его существование?

Традиционные ответы на эти вопросы известны. «Современное язычество» родилось из «древнего язычества», из «дохристианских верований» или «древних религий». Это попытка возрождения европейской духовности, существовавшей до Средних веков – или «реформация» этой духовности. Возрождение и реформация оказались возможны: 1. по причине «слабости христианства» в индустриальную эпоху в Западной Европе и Америке (падение диктата христианских церквей в духовной жизни общества); 2. по причине утверждения ценности свободы совести, роста индивидуализма, в т.ч. в духовной жизни, смены нравственных и духовных парадигм массового сознания с конца 19 – вплоть до начала 21 века; 3. по причине открытия наследия древних культур гуманитарными науками, развития сравнительного религиоведения, исторической науки, религиозной антропологии и т.п.; 4. слом «проекта Просвещения», возросшее внимание к иррациональному в культуре и реабилитация многих областей человеческого бытия, прежде, до 19 века подавлявшихся нормативной культурой (искусство, индивидуальный религиозный опыт, секс, телесное бытие). В наше время язычество является или следствием возврата «архаики» в современную культуру, или вестником другого, «пост-христианского» ее бытия; существование язычества говорит нам о мировоззренческом плюрализме современного общества, о возможности сосуществования в нем настолько разных мировоззрений, как шаманизм и научная картина мира, притом часто в пределах одного и того же индивидуального бытия. При этом, если делается вывод о желательности или нежелательности существования язычества, о его деструктивном или креативном характере для общества и культуры в целом, он делается, как правило, исходя из начальных установок пишущего или думающего на эту тему.

Я прошу прощения за карикатурность приведенных выше объяснений, но они до сих пор - почти в таком виде - встречаются в литературе о "неоязычестве", особенно отечественной.

«Язычество» – это ни в коем случае не дохристианская категория. Сам концепт «язычество» совершенно внешний по отношению к религиозным представлениям или религиям, существовавшим в Европе до появления там людей, объективировавших эти представления или религии как «язычество». В таком смысле «язычество» не могло оказать сопротивления распространению христианства: почитатели античных богов никогда не имели «религии» в позднеантично-христианском смысле. Не существовало ни одного общеобязательного символа веры, который бы очерчивал контуры «язычества» как религии. У «христианства» (что бы под этим ни понимать применительно к IV в.) просто не было соперника. Таким соперником могло бы быть только инститцуионализированное язычество, занимавшее по отношению к христианству (или любой другой конкурирующей религии) эксклюзивистскую позицию – т.е. принципиально отличавшее его от себя («или христианство – или язычество»). Первой попыткой создания такого язычества мне представляются неоплатонические проекты IV-V вв. (в особенности император Юлиан, начавший планомерное строительство языческой «церкви»). Это первое «язычество», осознавшее себя как таковое – как «дохристианская» религия, противопоставившая себя христианству. Продолжением этой религии я считаю религиозные проекты XX- XXI вв., которые мы именуем неоязычеством.

Во время своего институционального становления язычество приобрело или еще приобретает эксклюзивистский характер по отношению к религиям, которые язычники могут именовать «монотеистическими», «мировыми», «традиционными» или – в пейоративном ключе «искусственными», «порабощающими», «рабскими» и т.д. Одно это должно насторожить нас, сообщая о разрыве с тем, что нам известно о «неавраамических» культах и культурах.

Язычество – это не реформация христианства, но одновременно и не реформация древней религии или даже религиозности. Это новая религия, очень долго зревшая в лоне европейской культуры в христианский период ее истории. Иудаизм и христианство породили язычество – сначала противопоставив себя инорелигиозному окружению, а потом обвиняя идейных и политических противников в «язычестве», создавая инструмент протеста для тех, кто позже окажется в оппозиции тем установкам и ценностям, которые проповедует нормативная религиозная культура. История идентичности «язычество» - это история протеста «христианству», которое в новое и новейшее время начинает само объективироваться, как прежде «язычество», в пределах секулярной общественной реальности и рынка идей.

Цельс, Порфирий, Ямвлих, Юлиан, Прокл – это не «умирающее», а зарождающееся язычество. Это язычество, которое впервые смутно начинает осознавать себя таковым, сравнивая себя с «безбожием» христианства. C VI в. начинается парадоксальный процесс концептуализации этой религии внутри другой религии, притом концептуализация как чего-то враждебного, ложного, опасного, гибельного, но одновременно – прекрасного, полезного для мирской жизни (ср. «4 языка дискурса о язычестве» у Хаттона, в Triumph of the Moon). С этих пор язычество является постоянным спутником западного человека – даже когда оно выступает для него как религия культурно Другого. Европейская древность (античность) концептуализируется как особый, Другой мир, генетически связанный с миром христианским, но превзойденный, побежденный или отмененный событиями крестной смерти и Воскресения. Важно, что этому миру придается цельность, которой он не обладал, и единый религиозный вектор. Этот религиозный вектор («поклонение природе» или «идолослужение», «поклонение твари вместо Творца» и т.п.) является внешним по отношению к реальности древних религиозных верований и практик, и имеет отношение скорее к эпохам, уже концептуализировавшим «древность» как «снятый» культурно-религиозный мир. Европейская культура осваивала не-европейский, вне-христианский мир, пользуясь парадигмой античного язычества как эталоном Другого.

Христиане создали «язычников» и «язычество». Живым религиозным, современным нам содержанием его наполнили те, кто захотел присвоить себе идентичность язычников и, в конце концов, уподобиться той «реальности» прошлого, которая на самом деле представляет собой фикцию. Подражать древним кельтам в пернатых шлемах, которые шагнули к нам с офортов XIX века или даже со страниц серьезных археологических журналов – значит, в действительности подражать XIX веку и археологам, а не древним кельтам. Поклоняться Ладе и Лелю или Арианрод и Керридвен – значит давать культовую жизнь кабинетной мифологии, а вовсе не возвращаться к «родным богам». Если это должно нам о чем-то говорить, то не об архаике и не о новом веке – а о силе литературной традиции, слова и художественного образа, которая делает возможным создать из материала светской культуры миф и религию. Это возвращает нас к человеку – ad hominem fictorem deorum – «делателю богов», религиозному животному, создающему «последние» смыслы здесь и сейчас, сообразуясь с собственными устремлениями и по собственной прихоти.

В силу того, что иудаизм и христианство создали язычество, судьбы этих трех религий оказались нерасторжимо переплетены. Невозможно быть язычником безотносительно христианства и иудаизма – времена до Синая и до Рождества Христова безвозвратно прошли. Для язычников единственная альтернатива осмыслению религий откровения – тотальная культурная амнезия, которая сделает бывшее не бывшим и в итоге упразднит язычество как язычество.

Для христиан единственная альтернатива принятию язычества как того, что создали они сами – Страшный Суд. Поскольку такое принятие будет предполагать принятие артефактной, а не откровенной природы самого содержания любой из «авраамических» религий, постольку сами верующие превратятся в тех, кому они веками отдавали часть себя – в язычников, грешащих неведением Истинного Бога (который отныне должен быть признан Неведомым) и «добра и зла» в категориях греха и праведности.

Вот интеллектуальные вызовы современного язычества:

1. Осмыслить религии откровения (=Бога Авраама). Пока не существует состоятельного религиозно-философского объяснения развития и господства этих антагонистов язычества. Сам Бог Авраама языческим сознанием либо тривиализируется (как он тривиализировался на советских карикатурах), либо вытесняется. Язычники должны остро поставить для себя вопрос о природе этого Бога и его откровения, и о том, как они соотносится с их собственной верой.

2. Осмыслить историю (=человека). История совершенно вытесняется языческим сознанием. Исключение составляет «женская духовность», где, однако, исторический миф (о золотом веке матриархата, его смене «железным веком» патриархата и грядущем возрождении первого) является частью феминистского, а не собственно языческого мировоззрения. Признание важности истории будет одновременно признанием важности неязыческого мира (т.е. истории культур, основанных на религиях откровения) и важности человека как отдельной категории бытия (humanitas). Сейчас подобный подход кажется противоречащим основной установке языческой антропологии (человек – часть космоса, и вписан прежде всего в космическое, а не собственно человеческое). Однако эта установка, при ее последовательном проведении, означает всего лишь архаизацию культуры, ее регрессию туда, где она уже была. Такая регрессия может оказаться привлекательной для язычества как субкультуры, но не как для религии, обладающей своим интеллектуальным измерением и общественной значимостью.

3. Осмыслить добро и зло. Комментарии здесь излишни. Такие попытки уже предпринимаются (например, Ивонной Аберроу).

Ответ на эти вызовы изнутри языческой традиции во многом определит ее дальнейшее развитие.

Гарсиа